— Я попал в город Эдирн, где провёл около года в обучении воинскому искусству. Там меня и обратили в ислам. Около двадцати лет я прослужил в янычарах, но мне хорошо давались науки, которым нас продолжали обучать, и меня перевели в имперскую канцелярию. Потом султан Сулейман назначил меня начальником своей стражи.

Рассказчик тяжело вздохнул и сделал небольшую паузу, якобы набирая воздух. На самом деле, Мехмед-паша всё ещё не решался сказать главное.

— Когда в одна тысяча пятьсот сорок шестом году от рождества Христова от болезни скончался предводитель пиратов Алжира, адмирал Капудан-паша Хайр-ад-Дин Барбаросса, султан назначил меня его преемником, хотя рассматривались и другие кандидатуры, но я напросился сам. К тому времени я изучил искусство войны на море и решил себя испытать, как адмирала.

— И как, испытал?

— Нет, великий государь. К сожалению, я увяз в административно-хозяйственной работе. За пять лет, что я провёл на этой должности, мы организовали ряд военных морских экспедиций, в том числе к морским крепостям современного Триполи, но возглавлял их капитан и адмирал Тургут-рейс, потому, что капитаны корсаров его лучше знали и уважали. Я же продолжил занимался обновлением флота и подготовкой корабельного вооружения.

— Очень жаль, что ты не получил опыт морских сражений…

— Почему? Я получил опыт морских сражений. Мне пришлось командовать небольшой эскадрой галер при захвате Мальты, и Махдии… Это в Тунисе…

— Это — хорошо. У меня почти нет галер, но они будут играть важную роль в наших сражениях.

Бывший визирь откашлялся.

— И всё же, я не нашёл себя в морских сражениях, и не думаю, что буду полезен тебе, великий государь, в качестве адмирала. В одна тысяча пятьсот пятьдесят первом году от рождества Христова султан назначил меня наместником Румелии и я успешно воевал с императором Римской империей Фердинандом, возглавляя две орды по сто тысяч воинов.

Александр, с уважением глядя на собеседника, покачал головой, но промолчал.

— Потом, ты знаешь, государь. Шехзаде Баязид напал на наследника Шехзаде Сулима, я разгромил его армию… Ну и вот, я здесь, стою перед тобой.

Рассказчик понурил голову.

Александр поднялся из кресла, где сидел во время разговора и подошёл к собеседнику. Тут же, стоявшие рядом с троном, рынды шагнули вслед за ним. Далеко выдвинутая назад и нависающая над рулём палуба юта, позволяла располагаться на ней небольшой группе людей, в том числе и стрелкам при боевых столкновениях. Сейчас на ней находилось восемь человек.

— Готов ли ты поклясться мне в верности и добросовестно служить? — спросил русский царь.

— Да, великий государь, — ответил Мехмед и поднял на царя глаза.

— Смотри, ежели есть в душе твоей каверза супротив меня, а я наложу на тебя руку, сейчас же умрёшь.

— Нет каверзы, великий государь, ни в душе, ни в уме.

Александр положил левую ладонь на плечо Мехмед-паше и тот преклонил колени.

— Клянёшься мне в верности?

— Клянусь.

Александр провёл указательным пальцем правой руки по голове Мехмеда: от макушки до переносицы. Так ему было удобнее считывать мысли Мехмеда. А потом провёл кончиком пальца по лбу, от правого виска до левого. Неожиданно для самого Александра, кожа в том месте, где прикасался его палец, набухла тонкой полоской шрама и покраснела.

Однако, бывший третий визирь султана Сулеймана стоял на коленях спокойно, вероятно, не чувствуя боли. Все, стоявшие со стороны Александра, а таких, кроме рынд, было ещё четверо: капитан корабля адмирал Кошкин, строитель и архитектор Барма, старец Акакий (бывший епископ Тверской), с некоторого времени считавшийся царёвым духовником, и охранница Марта, всегда сопровождавшая Александра, изменения на челе Мехмеда заметили и напряглись. Все, кроме Марты, конечно.

Напрягся и сам Александр, ибо от себя такого воздкйствия на чужое тело не ожидал, но вида не подал. Он накрыл голову своего нового министра иностранных дел правой ладонью и мысленно приказал шраму рассосаться.

— Ты дал присягу, Мехмед Дмитриевич, я, — Царь и Великий Князь всея Руси Александр Васильевич, присягу твою принял. О том приказываю внести запись в Крестоцеловальную книгу.

— Да, как же, великий государь?! Ведь не целовал он крест! — вдруг раздался голос священника Акакия.

— Ты сам видел, что бог поцеловал его. Или не видел?

— Крест, что вспух на голове, видел, а как бог целовал, не видел! — упрямился Акакий.

— А, как крест вошёл в него видел?

Акакий подошёл к Мехмеду ближе и всмотрелся в него.

— Нету креста, — подивился Акакий.

— Значит, что? — спросил его Санька.

— Что? — Акакий хитро прищурился.

— Значит, вошёл в него крест, и значит, что люб он господу нашему Иисусу Христу, — едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить Акакию, сказал Санька.

Он с почтением относился ко всем служителям христианского культа, но некоторые из них, на его взгляд, были излишне нетерпимы к представителям иных конфессий. В том числе и к всевозможным «народным» верованиям, с которыми христианские церковники активно боролись, но побороть не могли.

Вот и к Саньке неутомимый Максим Грек приставил бывшего епископа Твери Акакия. Тот, в бытность настоятелем Тверского Отороч монастыря двадцать лет надзирал за, сосланным в монастырь, Максимом Греком. Грек пользовался вниманием и уважением со стороны Акакия, на том и сошлись, ибо и «ели с одного блюда».

И хотя Грек молился на Александра, аки на нового мессию, соглядатая своего к нему всё же направил, ибо сказано в писании про Антихриста, что «… родится человек от блудодеяния и примет на себя все действования сатаны[1]…», «которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою, и знамениями, и чудесами ложными».

А Александр, по легенде, придуманной Адашевым и царём Иваном Васильевичем, родился от блуда царя Василия… И чудесами иногда «баловался», и силой владел немалою, что многие чувствовали на себе.

Вот и оглядывался Александр по сторонам, опасаясь, как бы его не записали в Антихристы. Однако бога, Санька не хулил, а, наоборот, почитал. Однако, время от времени, провоцируемый Акакием, иногда позволял себе слишком уж толерантные высказывания в защиту различных от христианства ересей, или иных религий. Вот и сейчас… Не удержался, по сути, от святотатства.

— Я так думаю, — сказал Санька, поднимая правый мизинец вверх.

— Негоже басурманам дозволять государственными делами заниматься Российскими.

Царь с интересом и укоризненно посмотрел на священника.

— Акакий, а ты все мои задумки знаешь? Лучше меня знаешь, как с османской империей и другими ворогами сладить? Так, ты и править вместо меня возьмись… Давай, тебя посадим на царство? Корабли строй, и заводы ставь, ворога воюй и …

Санька говорил спокойно и с лёгкой улыбкой, не давая своему гневу даже затлеть искрой. Однако, радужки глаз его, до того светло голубые, наполнились золотыми искрами. Это не скрылось от взора Акакия и тот, думая, что набежала туча и замелькали молнии, оглянулся по ходу движения корабля.

Стоял полдень, корабль двигался на юг, солнце и синее небо повисли над синим морем, а глаза у государя, обычно от этого синевшие, сейчас напоминали два солнечных луча, затягивавших служителя культа в себя. Акакий отшатнулся назад и в сторону, несколько раз шагнул, мелко перебрав ногами, и спрятался за охранника.

— Смотри, надоешь мне, Акакий, и отправлю я тебя встречным кораблём в Ростов, а потом и в монастырь к Греку. Чтобы не мешал в делах государственных. Как не поймёшь ты, что не весь люд Российский обращён в веру православную. Много и у нас магометан, и в присоединяемых землях. Да и Будде многие молятся. Всех под тебя перекраивать прикажешь?

— Ничего не приказываю, великий государь. И в мыслях не было, — пробормотал старец, покашливая.

— Ну, — пожал плечами царь, — на нет и суда нет. Пора полдничать. Зову всех вас к своему столу.